«Мне запомнилось еще одно происшествие, которое случилось в Барзасе. Однажды летом во время игры во дво­ре меня больно ударила одна из девочек, и я заплакала. А затем пошла в дом, взяла на кухне чапель — длинную палку с металлическим сковородником на конце, верну­лась во двор и ударила девочку этим чапелем по голове. Она закричала. Выбежала ее мать. Оказалось, что на голо­ве у девочки кровь. Моя мать тоже выбежала, чтобы по­мочь девочке. А я поставила на место чапель, ушла из дому и где-то спряталась. Вернулась в дом только тогда, когда пришел домой пала, зная, что он меня защитит. Мама рас­сказала отцу про мой проступок, и особенно их удивило то, что я сходила домой за чапелем. а не дала сдачи сразу. При этом мама сказала: «Вот, мстительная полячка!» Слово  «мстительная» меня не удивило — это было понятно, а вот почему она назвала меня полячкой, понять не могла, и папа тоже. Тогда мама рассказала, что она много раз слышала, как ее бабушка — мать отца — молилась дома по-польски, и поэтому она знала, что бабушка была родом из Польши. Значит, и во мне есть польская кровь.[…]

В Барзасе отец начал учить меня читать и писать. Сам он писал очень красиво, и я пыталась этому научиться. Он учил меня внимательно выводить каждую букву и не не­брежничать, когда пишу, в результате у меня выработался хороший твердый почерк. Чтение далось мне легко. Отец показывал мне буквы в основном не на бумаге, а на песке или на земле. Идем с папой гулять, где-нибудь остановимся, и он начинает чертить тросточкой или палкой буквы, а я их заучивала. […]

Этим же летом отец начал брать меня с собой в лес и на рыбалку на реку Барзас. Наша собственная маленькая реч­ка без названия была ее притоком. В лесу папа учил меня распозновать разные деревья и кусты, а также ягоды и другие растения.[…]

Осенью 1917 года, когда мне уже исполнилось восемь лет, мама повела меня в школу. Учительница посадила меня за первую парту напротив своего стола. Мама не ушла и села за пустую парту у двери. Был урок чистописания…[…]Мы писали ручками с простым пером, макая его в чернильницу, стоявшую в углублении на парте. И вдруг учительница громко крикнула на кого-то из учеников, сидевших на задней парте. От этого пронзительного крика  я выронила ручку, вымазав чернилами страницу тетради, а ручка покатилась под стол учительницы. Она ее подняла и дала мне, но писать я больше не могла, у меня дрожали руки. Я расплакалась, и мама увела меня домой.

В школу меня больше не отдавали – моей матери не понравилась учительница. Читать и писать меня еще в шесть лет научил отец, который теперь продолжал со мной занятия, а арифметике учила меня мама. Сложение, вычитание, и деление я освоила быстро, но вот задачи на все четыре действия никак мне не давались. И зачастую, возвратившись с работы, отец заставал меня в слезах.[…]

В Боготоле была школа керамики, где обучали гончарному делу. Папа поступил туда преподавать математику и рисование. Мне было очень интересно приходить к отцу в школу и смотреть, как делаются горшки, крынки для мо­лока, миски и тарелки, как они покрываются глазурью с различными рисунками.

Когда я уходила из дома, мой маленький брат Борис не хотел меня отпускать, держался за мое платье, а потом при­липал к стеклу парадной двери, обливался слезами и кричал: «Доча, моя доча!» Чтобы мама могла спокойно заниматься хозяйственными делами, мне приходилось много времени проводить с Борисом, играть с ним, кормить, укладывать спать, и он привязался ко мне. Два других моих брата шести и восьми лет жили уже своей жизнью и очень дружили между собой. […]

Я очень дружила с отцом, любила его, и он любил ме­ня, никогда не давал в обиду и называл меня на немецкий лад Meine Tochterchen — моя доченька. Однажды он сказал мне, что поздно вечером на Чулыме будут ловить осетров, и затем взял меня с собой. Рыбаки сели в лодки с зажжен­ными фонарями и выехали на середину реки. Мы наблюда­ли за ними с берега. Оказывается, рыба идет на свет, и рыба­ки, разглядев среди других рыб осетра, бьют его сверху острогой.[…]

Я училась в седьмом классе, была первой ученицей, как и в пятом и шестом классах, и у меня обнаружились выдаю­щиеся, как тогда говорили, способности по математике. И, чтобы помочь нашей семье, преподаватель математики в нашей школе Михаил Николаевич Штамов предложил мне заниматься с отстающими учениками за плату. Я согла­силась, и у меня появились ученики. Михаил Николаевич Штамов был также и директором нашей школы. Его родной брат руководил в Томске крупным институтом по медици­не, который все знали как Штамовский институт. Занимаясь с отстающими учениками, я как-то сразу догадалась, что ученик перестает понимать математику, если он из-за бо­лезни или просто из-за того, что плохо слушал объяснения учителя, что-то не усвоил. Математика — логическая наука, и я стала искать то звено в цепи, которое было разорвана Найдя это звено, я объясняла пропущенное, и ученик на­чинал понимать и всё последующее. Мои ученики начали хорошо учиться по математике. Чем больше у меня было успехов в преподавании математики, тем больше у меня бы­ло учеников.[…]

В этом же учебном году, когда я была в восьмом классе, я подала заявление в комсомол; […]Заявление я подала и должна была ждать комсомольского собрания. Однажды, как всегда вечером, я занималась с учениками математикой в нашем классе на верхнем этаже. Закончив занятия, я спустилась вниз и услышала какой-то шум и смех в ленинской комна­те. Я подошла и открыла дверь. Несколько учеников стар­шего класса — вожаки комсомола — сидели за столом и пили водку из граненых стаканов. На столе на газете бы­ла разложена нарезанная кусками селедка и ломти хлеба. И это в ленинской комнате! Эти ученики внушали нам, младшим, что Ленин — это святыня, и ленинская комната была для нас местом, куда надо входить с благоговением. Я была так потрясена, что некоторое время стояла молча, а потом ушла, захлопнув дверь. Комсомольские вожаки тоже были поражены моим появлением, они так и не ска­зали мне ни слова. Я была возмущена и через день взяла свое заявление обратно. И больше заявления о вступлении  в комсомол не подавала ни в этом, ни в следующем году.[…]

Всю зиму и весну в девятом классе я много занималась, особенно алгеброй. Михаил Николаевич давал мне решать! задачи, которые считались трудными для школы. Думаю, что у него был задачник, из которого берутся задачи для экзаменов в университет на математическое отделение.[…] С тех пор, если Штамов должен был уе­хать по делам школы в Мариинск или Томск, он уже не про­сил других преподавателей занять его часы. Он поручал мне занятия со своим классом по той программе, которую со­ставлял для меня. Сначала я побаивалась этих занятий — думала, что меня не будут слушаться, но всё проходило хорошо, и дисциплину никто не нарушал. Будущую вторую Софью Ковалевскую, наверное, уважали.»

Антонина Пирожкова. Я пытаюсь восстановить черты: о Бабеле – и не только о нем. Воспоминания., М., АСТ.,2013 г., стр. 43-44,48,55,59, 78-79,91-92.

Источник https://livrezon.ru/baza/notes/146/